|
|
Чертов шурин
Петру пришло уже время жениться, как вдруг умерла его мать. Говорят, если господу богу захочется оставить кого в дураках, он женит старого холостяка. Эта поговорка сбылась на отце Петра: он спятил с ума и взял себе вместо четок молодую жену. Та устроила ему такую сладкую жизнь, что через год он умер как миленький. Когда мачеха находилась дома, у Петра не было спокойной минуты, но поступать на службу он не хотел: он думал, отец оставит ему кое-что, если он будет верно служить ему до самой смерти.
Но бедняга просчитался! Мачеха хорошо сумела обойти папашу, и когда старик закрыл глаза, Петру, кроме каких-то лохмотьев, ничего не досталось. И долю, причитавшуюся ему после покойной матери, мачеха тоже сумела отнять. Когда Петр узнал об этом, взяла его злость и обида, и он готов был убить мачеху. Но потом раздумал, полез на чердак, собрал и уложил свои пожитки. Покончив с этим, он встал перед отцовским сундуком, скрестил руки на груди и подумал: «Брать мне мою долю или не брать? Нет, не возьму; раз уж эта злая женщина так меня обидела, пусть подавится и этими лохмотьями. Только одного я ей все же не отдам».
Тут он открыл сундук и вынул серебряное кольцо с гранатом. «Это кольцо мне дала моя мать и сказала, чтобы я подарил его своей дочери. Ах, милая моя матушка, если бы вы могли встать, вы бы полюбовались
на эти порядки». Петр сунул перстень, облив его слезами, в карман, потом схватил свои вещи, снес их вниз, там взвалил на свои сильные плечи и понес в дом тетки, стоявший на краю деревни. Эта тетка была сестрой его покойницы матери и с радостью приняла племянника.
В ту минуту, когда Петр покидал отцовский дом, мачеха провожала своего хорошего знакомого. Когда она вернулась, дочери сказали ей, что заходил Петр и что он унес вещи; она, словно дракон, взлетела на чердак и все там обшарила. Она нашла все: Петр оставил даже отцовскую одежду; только перстень, на который сама мачеха зарилась, исчез из сундука.
С минуту она стояла, задыхаясь от злости, но потом успокоилась, заперла сундук, оделась и побежала в замок к пану управляющему. Петр давно мозолил ей глаза, только она не могла к нему подкопаться ни с какой стороны. Теперь злая женщина пошла жаловаться, что пасынок ее обокрал. Незадолго перед тем, как выйти замуж, она служила у пана управляющего горничной, а потому хорошо знала тамошние порядки. Сперва она пошла к пани, поболтала с ней немножко, потом пани поговорила со своим мужем, и когда мачеха вошла в контору, управляющий похлопал ее по кругленькому плечику и спросил:
— Ну, Доротка, что поделываешь, как живешь?
— Как и следует, хорошо, ваша милость, только очень уж меня злит этот беспутный парень, — ответила пятидневная вдова и принялась жаловаться управляющему на свои невзгоды.
Тот, как и полагается, выслушал ее, понюхал из табакерки, похлопал гостью по другому плечу и ответил:
— Не беспокойся, Доротка, мы ему вправим мозги, мы сумеем найти средства, чтобы усмирить его.
Доротка поблагодарила управляющего и умиротворенная вернулась в деревню. Это было днем, а вечером за Петром пришел стражник.
Бедняк стоял словно пришибленный, а тетка всплеснула руками, когда стражник приказал Петру тотчас идти с ним в замок добровольно, если не хочет, чтобы ему надели на ноги кандалы.
— Несчастный! — воскликнула старуха. — Что ты сделал? Какой позор навлекаешь ты на меня!
— Молчите, тетя! Как могу я вас опозорить? Ведь я никому ничего плохого не сделал.
— Зря господа не послали бы за тобой с кандалами.
— Кто их знает, что им взбрело на ум.
Петр нахлобучил на голову меховую шапку, надел старый пиджак и протянул руку тетке, которая стояла с прижатыми к груди кулаками и плакала.
Петр шел рядом со стражником, низко опустив голову, и рад был ничего не видеть вокруг себя. Горечь, злость, досада — все перемешалось у него в душе, и если бы не стыд перед людьми, он бы заплакал.
Когда стражник привел Петра в замок, пан управляющий приказал посадить парня в чулан: у него были гости, и ему некогда было заниматься допросом. Приказ был тут же выполнен. Едва закрылась за стражником дверь, как Петр бросился на солому и горько заплакал— горше, чем на похоронах своей матери. Он долго не мог уснуть, а ночью его мучили жуткие сны, в которых самым страшным лицом была его мачеха.
Рано утром Петра позвали к пану управляющему, и там ему объявили жалобу мачехи.
— Она нагло лжет, милостивый государь! — воскликнул Петр, выслушав клеветническое обвинение мачехи.— Перстень этот мой, я унаследовал его от отца из приданого моей родной матери, которое должно было достаться мне, но мачеха все это у меня отняла. А теперь она отваживается говорить, что я ее обокрал! Да чтоб язык у нее отсох!
— Эту песню всякий умеет петь, — свирепо ответил пан управляющий.— Говори лучше, где у тебя перстень, и нечего тут канителить, а не то получишь десяток розог.
— Милостивый государь, не завидую тому, кто станет на меня клеветать. Не уйти ему от меня целым.
— Так ты еще смеешь спорить со мной? А ну-ка, заберите его!
Два стражника подошли, чтобы увести Петра, но тот неожиданно так их ударил, что они отлетели и чуть не ушибли при этом самого пана управляющего. Тот забегал по комнате, стражники же стояли как два истукана. А Петр, сжав кулаки, то бледнел, то краснел.
Вдруг синеватый нос пана управляющего приобрел свой природный розовый цвет, и надутые губы его усмехнулись. Он приказал увести Петра, а сам сел к столу
и стал писать. Утром, когда мачеха пришла спросить, как обстоит дело, пан управляющий сказал, что забрил Петра в солдаты.
Тем временем связанного Петра повезли в город. Он лежал словно без памяти, и только когда его доставили на место и сдали кому следует, бедняга увидел, где находится и что из него хотят сделать. Всю жизнь он испытывал страх перед военным сословием, а теперь самому приходилось стать солдатом, и вы легко поймете, сколь он обрадовался, когда ему велели снять свою старую куртку и надеть мундир! А как у него переворачивалось все нутро, когда его стал обучать пан десятник. Часто парень скрипел зубами, сжимал пальцами оружие, и пану десятнику пришлось бы худо, если бы Петр не вспоминал вовремя о тюрьме, которой всегда до смерти боялся.
Однажды Петр получил на несколько часов отпуск и отправился в поле. Давно уже не чувствовал он себя таким счастливым, как в эту минуту; он сбросил с себя тесную куртку, перекинул ее через плечо и весело зашагал, словно бы шел на храмовой праздник. С одной стороны дороги шесть косцов, как моровая язва, легко прохаживались по полю, и полные колосья склоняли золотые головки под их острыми косами. По другую сторону было еще веселее: посреди поля стояла телега, запряженная волами, и паренек, на шапке которого краснел букетик цветов, наваливал на нее снопы; парни И девушки вязали их, одни носили, другие подавали. У всех со лба лил пот, руки были расцарапаны в кровь и опухли от жнива и от солнца, но никто не обращал на это внимания, все весело пели песни и шалили.
— Бог помощь! — приветствовал их Петр, когда подошел ближе.
— Дай бог и вам здоровья! Идите нам помогать! — закричали в ответ девушки.
Петр тотчас бросил куртку на землю и принялся за работу; он с жаром трудился и тут же пел и поддразнивал девушек. Те сперва стеснялись немного, но скоро почувствовали себя так, словно он всю жизнь был среди них. Когда воз был готов, сверху положили жердь, одна девушка влезла на воз и повесила на передний конец жерди венок из колосьев и дикого мака, паренек стегнул волов, все взяли на плечи грабли, вилы и другое снаряжение, Петр — свою куртку, и так, продолжая петь, пошли за возом. Дома прислуга рассказала барыне, как им помогал пан солдат, и горничная тотчас принесла ему горшочек густых сливок с хлебом. Петр поблагодарил, поел, потом попрощался и ушел, но направился он не к городу, а к лесу. Солнце уже давно скрылось, а Петр все шагал, пока уже за полночь не пришел на вересковую поляну, откуда видна была деревня, где он родился. Парень обрадовался, что сможет отдохнуть, потому что за всю дорогу нигде не останавливался: он все боялся, как бы его не сцапал десятник. В деревне все уже спали, только лай собак и пение петухов нарушали тишину. Подойдя к теткиному дому, Петр перескочил через забор в сад и тихонько пробрался через двор к двери. Собака заворчала, но Петр сказал ей: «Тихо, Черный, лежи!» — и пес спокойно улегся, узнав по голосу своего бывшего друга, частенько делившего с ним, бывало, в поле свой обед.
— Тетя, отворите!—тихо прошептал Петр и постучал в окошко.
— Сохрани бог и помилуй, — забормотала тетка и перекрестилась.
— Да не креститесь вы, а лучше отворите-ка мне дверь; ведь это я, ваш Петр.
— Ты что, в отпуск? — спросила старушка, отодвинув засов.
Но Петр не ответил ей и быстро шмыгнул в комнату. Тетка пошла за ним, взяла с печки огниво, разожгла лучину и посветила Петру в самое лицо, пока тот прохаживался по комнате. Старушка заметила, что он совсем запыхался и что был он без куртки и без шапки.
— Ты, мальчик, что-то на себя не похож; уж не случилось ли с тобой чего?— спросила она племянника.
— Я сбежал с военной службы, потому что меня там много наказывали. Поверьте, тетя, если бы я там еще остался, они бы меня с ума свели. А теперь дайте-ка мне поскорее мою одежду — я переоденусь и пойду дальше. А это платье припрячьте хорошенько, чтобы его никто у вас не нашел, если меня все-таки станут разыскивать; впрочем, этого не будет — я бросил в реку шапку, чтобы люди подумали, что я утопился.
— Ах, святой Ян Непомуцкий, чего еще я от него дождусь!
Тетка перекрестилась и пошла рыться в старом сундуке. Потом она развела огонь и сварила хлебный суп. А Петр поспешил переодеться в деревенское платье и за едой рассказал старухе про все свои невзгоды. Наконец он надел широкую шляпу, положил в карман кусок хлеба и, попрощавшись с плачущей теткой, которая дала ему на дорогу еще и две кроны, снова ушел из родного дома, так же тихонько, как и пришел. Он погладил Черного, перескочил через забор, боязливо поглядел на дом покойных родителей, в котором спала злюка мачеха, и отправился искать себе . по свету счастья.
Пока Петр был еще в ближних краях, он не спрашивал ни о какой службе. Только отойдя подальше от родных мест, он остановился в какой-то деревне и направился к большому дому, на пороге которого стоял мужик и ел краюху хлеба с салом.
— Слава Иисусу Христу, хозяин! — поздоровался с ним Петр.
— Аминь, что вам надо? — спросил мужик с набитым ртом.
— Не нужен ли вам батрак? Я пришел с военной службы и ищу работы.
— Эх ты, служивый! Такой молодой? Да ты под стол пешком ходил, когда я на военной службе был. Ах ты, проходимец! Ты поработаешь, пожалуй! Ступай-ка с богом, откуда пришел!
Петр начал что-то бормотать в свое оправдание, но мужик и слушать не стал, а послал его к черту, повернулся и пошел в дом.
Петру кровь бросилась в лицо — так ему стало стыдно, что мужик его обругал, но ответить было нечего.
В другой деревне он отправился просить работы к управляющему и решил не заикаться о военной службе, чтобы не повторилась та же история. Подойдя к воротам, он взялся за ручку, тяжелая дверь приоткрылась, и резкий звонок раздался по всему дому. Из кухни выбежала экономка, а за ней три кошки. Экономка тут же спросила Петра, что ему надо.
— Я бы хотел спросить у пана управляющего, не нужен ли ему батрак. Отец у меня умер, после него ничего не осталось, и мне надо искать где-то работу.
— Хорошо, я спрошу, — ответила экономка и пошла в комнату, где пан управляющий с двумя гостями играл в карты.
— К нам во двор пришел какой-то деревенский парень, спрашивает, не надо ли пану батрака. На вид он порядочный малый. Через неделю уйдет наш работник; что, если бы вы с парнем поговорили?
— Вот ведь не дают покоя, а ну вас к черту, проклятье!— проговорил пан управляющий, бросил карты, а экономка тотчас выбежала из комнаты.
Петр со двора слышал ответ управляющего и поспешил уйти, сгоряча хлопнув дверью.
— Уж я вижу, что не получить мне в деревне работы, пойду-ка лучше в город, — сказал он себе и направился к городу. Но и там ему повезло не больше: самый богатый купец тоже послал его к черту, да еще назвал деревенским дурнем.
— Кабы я знал дорогу в ад, я бы прямо пошел туда; верно, у черта легче было бы мне получить службу, чем у этих бессердечных людей, — сетовал Петр в лесу на лужайке, где прилег, изнемогая от усталости. Кроны его еще были целы, — что же предпринять? И бедняга уже было пожалел, что сбежал со службы. Вдруг видит, мимо идет хорошо одетый господин.
— Слава Иисусу Христу, — поздоровался с ним Петр и приподнял шляпу, но господин не ответил и пошел дальше; однако потом обернулся и спросил Петра, не случилось ли с ним чего, что он такой грустный и сердитый.
— Да как же, тут не рассердиться? — ответил Петр и не торопясь поднялся.— На свете что дальше, то хуже. В трех местах я уже просил работы, и всюду меня посылали к черту. И сам пошел бы к нему, кабы знал порогу.
— А ты его, черта-то, не боишься? — спросил господин.
— Да я и самого ада не боюсь, — не задумываясь ответил Петр.
— Тогда погляди-ка на меня хорошенько, — сказал господин и тут же обернулся чертом. Но Петр даже не дрогнул и спокойно стал его рассматривать. Тогда черт предложил ему службу, пообещав, что много работать не придется и что жить Петру будет неплохо, если он
будет послушным; а через семь лет он его отпустит и щедро наградит. Петр подал нечистому руку, тот схватил его в охапку, поднялся с ним на воздух, и не успел Петр опомниться, как были они уже в аду. Там черт дал ему кожаное платье и повел в помещение, где стояли три котла, а под ними, горел огонь. Лукавый сказал Петру:
— Здесь тебе придется все семь лет работать: будешь подкладывать дрова под эти три котла. Под первый за день подбросишь четыре полена, под второй—восемь, под третий — двенадцать. Только смотри хорошенько, чтобы огонь не потух, и никогда не заглядывай в котлы, не то я выгоню тебя без всякой платы: А будешь хорошо меня слушаться — не пожалеешь.
Не будь это ад, Петр мог бы сказать, что ему живется как в раю. Есть и пить он мог досыта, а работы было немного; когда хотел, он прогуливался в саду, когда не хотел, подсаживался к черным товарищам, и те рассказывали такие штуки, что можно было прямо лопнуть со смеху. Под котлы подкладывать он не забывал, а открывать крышки ему и в голову не приходило.
Однажды Петру показалось, словно бы в котле что-то заурчало, и он побежал сказать об этом чертям, но те ответили, что это. их не касается, и Петр вернулся к котлам со словами:
— Ну, что до меня, то пусть там все хоть пережарится, я не стану туда заглядывать.
Петру казалось, что уже много времени прошло с тех пор, как черт взял его к себе в работники; вот и спросил он у него однажды, долго ли ему еще осталось служить.
— Завтра будет семь лет, как ты у меня, — ответил черт.
Петр обрадовался, потому что в последнее время уже порядком стал скучать по белому свету. На другой день подошел к нему черт, как раз когда он подкладывал дрова, и сказал:
— Сегодня, Петр, кончается твоя служба; а чтобы тебе не возиться с кучей денег, возьми себе этот кошель; когда раскроешь его к скажешь: «Посыпь, кошелек», он отвалит столько дукатов, сколько тебе захочется. Ну, будь здоров, Петр! Я думал, ты у нас еще останешься, потому что без этого тебе не прожить: ведь люди будут тебя бояться — ты уже семь лет не мылся и не стриг ни волос, ни ногтей.
— А ведь и правда, я даже забыл об этом совсем., Ну, да это чепуха, вода и ножницы живо дело поправят. А у вас я все-таки не останусь.
— От этой черноты тебе все равно не избавиться. Лучше я дам тебе добрый совет. Покуда оставайся какой есть и иди на свет, а когда будет надо, я тебе помогу. Если люди станут спрашивать, кто ты такой, скажи, что чертов шурин, — и тебе не придется врать.
— Но послушай, пан черт, раз я так исправно на тебя работал, ты мог бы мне хоть теперь сказать, что запрятано в этих котлах.
— А ты посмотри, — ответил черт и открыл крышку первого котла. Петр увидел свою мачеху.
— Счастье, что я этого раньше не видел, не то я подложил бы вместо двенадцати все двадцать четыре полена! — воскликнул в сердцах Петр.
В другом котле оказался пан управляющий, а в третьем — пан десятник.
— Видишь, — сказал черт и подложил дров, — в этих котлах варятся безжалостные сердца.
Тут Петр простился с чертями, хозяин посадил его себе на спину и отнес снова в лесок, где они встретились семь лет назад. Когда Петр ступил на землю, он отряхнулся, сунул кошель в карман и направился в соседнюю деревню. Но только он подошел к первой избе, как дети подняли такой крик, словно их резали, и все разбежались, плача: «Тетя, мама, черт! Черт!»
Люди выглядывали из домов, но тотчас снова прятались, крестились и запирали двери. Петр направился в трактир; трактирщик и его жена стояли у порога, когда он вошел в ворота.
— Господи спаси! Да это же черт! — крикнули оба, хотели убежать, но от ужаса впопыхах столкнулись лбами и упали; когда они поднялись, Петр уже стоял рядом и улыбался.
— Дайте мне выпить! — велел он и пошел в залу. Но трактирщик боялся следовать за ним; только когда он немного опомнился, а Петр снова спросил пива, он направился в конюшню, где пастух вязал сено, и позвал того вниз. Дал ему в руки кружку и сказал:
— Иржик, отнеси эту кружку пива в залу. Там сидит отвратительный, обросший человек, но ты его не Пойся.
Иржик взял пиво и пошел, но, открыв дверь и увидев Петра, тотчас уронил кружку и выскочил вон, так что окна задрожали.
— Дурак! — со злостью сказал хозяин. — Ступай сейчас же куда тебя послали, иначе я тебя проучу, а разбитую кружку учту тебе при оплате.
Иржик был бедный сирота и служил у трактирщика за харчи и за три золотых в год. Дрожащей рукой нацедил он снова пива, в душе вспомнил своего патрона и открыл дверь.
— Поди-ка сюда, парень!— позвал его Петр. — Я тебе ничего не сделаю, я такой же человек, как и ты.
Ободренный этими словами, Иржик набрался духу и подошел к Петру, но в глаза ему не смотрел, и ноги у него дрожали, как осина на ветру. Петр принялся расспрашивать парня, откуда он, у кого служит и хорошо ли ему живется. Сперва Иржик отвечал, заикаясь от страха, но потом осмелел, забыл, что говорит с чертом, и уже смотрел на него и говорил с ним без страха. Петр пожалел его за тяжелую жизнь и велел ему подать шапку. Иржик послушался, и Петр насыпал ему полную шапку дукатов.
— Что мне делать с такими деньгами? — спросил Иржик, не эная их подлинной цены.
— Л делай что хочешь, — ответил Петр.
— Я знаю, что сделаю. Дам немного пастухам из Кудриовиц и Батраковиц — ведь у них на зиму нет ни сапог, ни курток, и они часто бедуют со мной, — а остальные деньги снесу пану кантору. Когда у меня умерла мать, он сказал, что оставил бы меня у себя и научил бы меня читать и Писать, не будь у него самого столько детей. Теперь я отдам ему все эти деньги, а он меня выучит читать и писать, и я у него останусь. Ведь этого хватит, пан черт?
— А не хватит — добавлю еще.
Иржик заскакал от радости по комнате и, выбежав вон, стал показывать всем деньги. Трактирщик, его жена и все остальные, увидев золото и услышав от Иржика, что с ним разговаривал черт и что у того нет ни огненного языка, ни рогов, разлакомились, набрались смелости и пошли к черту просить денег. Но Петр ничего им не дал, а сам остался в трактире ночевать. Едва он уснул, кто-то схватил его за руку, и, проснувшись, он увидел черта, своего бывшего господина.
— Вставай скорее и ступай в дом, трактирщик хочет убить несчастного сироту из-за этих денег.
Петр вскочил, открыл дверь и влетел в дом как раз в ту минуту, когда трактирщик уже собирался вонзить в парня нож. Как же испугался злодей, увидев перед собой Петра!
— Ах ты, грешник! — крикнул Петр. — Приготовься, пойдешь со мной в ад, где будешь вариться в кипящем масле!
Трактирщик потерял сознание, а Петр перетащил его в свою комнату. Когда трактирщик пришел в себя, он встал перед Петром на колени, принялся умолять, чтобы тот его простил, и обещал исправиться.
Но Петр сказал:
— С этой минуты ты должен обращаться с Иржи-ком как с родным сыном; отдай его учиться и хорошенько одень его. Если же ты этого не сделаешь, я в ту же минуту стащу тебя в ад, потому что знаю твои мысли и вмиг окажусь около тебя, где бы я ни был.
Трактирщик все обещал и сдержал свое слово: с этого дня он стал хорошим человеком и настоящим отцом Иржику.
Скоро сам князь узнал, что Петр раздает дукаты, и велел привести мужика к нему, но Петр позвал князя к себе и спросил трактирщика, что это за человек.
— Что ж, наш князь был бы не самым плохим, но у него две дочери от первой жены, они тратят кучу денег, и чтобы им угодить, князь должен притеснять народ, поэтому он сам в долгу как в шелку. Вторая жена у него тоже умерла и оставила дочь Ангелину; это не девушка, а истинный ангел — такая добрая, такая хорошая, что каждый за нее в огонь пойдет. Ей бы до смерти хорошо жилось, если бы тех двух черт забрал.
Так сказал трактирщик, но тут же осекся, вспомнив, что черт-то рядом стоит.
— Да ты не бойся, ведь сам я не черт, а только чертов шурин.
Но трактирщик про себя подумал, что это почти одно и то же.
Когда князь приехал, он испугался, увидев отвратительного Петра, однако обошелся с ним как с самым знатным паном, пригласил к себе в замок и наконец решился попросить у него в долг немного денег. Петр ответил князю, что даст ему денег сколько угодно, но с условием, что князь выдаст за него одну из своих дочерей. Князь задумался, а потом спросил, которую он хочет.
— Любую, — ответил Петр и обещал, что придет посмотреть на невесту.
Князь был хитрый: он не сказал дочерям ни слова о том, что раздобыл денег, а когда они стали спрашивать его, что за чудовище этот чертов шурин и дал ли он ему денег, князь ответил им так:
— Если вы хотите сохранить землю и сделать меня счастливым, одна из вас должна стать его женой — иначе нам не видать денег. Да он уж и не такой противный, а когда обстрижет себе когти и волосы и немного помоется, его можно будет назвать почти красавцем. Если же мы не достанем денег, войско покинет меня и народ взбунтуется.
Две старшие княжны распетушились, надулись и надменно проговорили:
— Из нас двоих, отец, ни одна не пойдет за такое чудовище. Мы княжеские дочери и не дадим своего согласия, пусть даже вся страна погибнет.
Что же мне делать?!
— Отец! Если от этого зависят твое благополучие и судьба всей страны, я принесу себя в жертву, и бог даст мне на это силы. — Так сказала тихим голосом побледневшая Ангелина, самая младшая из дочерей.
— Мое доброе дитя! — воскликнул князь и, рыдая, поцеловал дочь. А сестры стали ее высмеивать и колкими словами ранили ей сердце:
— Пусть бы он был Люцифером, тогда она хоть стала бы там княгиней, но быть его золовкой... Ради этого, право, не стоит...
Ангелина рада была уйти, лишь бы не слышать нечестивых разговоров своих сестер. Они были такими распутными девками, что равных им не было далеко вокруг.
На другой день утром в замок пришел Петр; когда его увидели старшие сестры, они обрадовались, что не дали согласия на сватовство, а Ангелина тут же упала в обморок; когда же ее привели в чувство, она была бледна и холодна, как мрамор. Князь сам повел дочь к жениху, который не сразу понял, отчего его невеста так дрожит и бледнеет, а потом сказал ласковым голосом:
— Я могу подумать, прекрасная княжна, что я вам не нравлюсь и вы не хотите идти за меня замуж, однако потом я буду красивее и любить вас буду пуще всего на свете.
Ангелина успокоилась было, услышав его приятный голос, но когда снова на него взглянула, ей показалось, что за ней пришла сама смерть. Петр это понял и потому не стал задерживаться в замке, дал князю денег, сколько он попросил, уговорился с ним, что через неделю будет свадьба, и поспешил уйти. Из замка он отправился в лесок и там во все горло стал звать черта. Тот только его услышал, как уже стоял рядом.
— Что тебе нужно, шурин? — спросил он.
— Сделай меня таким, каким я был раньше; что мне из того, что ты помог мне попасть к княжеской дочери, раз она на меня и смотреть не хочет?
— Пойдем со мной, шуринок, через минуту ты будешь красивее всех на свете.
Обрадованный Петр уцепился за черта, и тот перенес его бог знает куда, в какую землю и поставил у маленького ручейка.
— Умойся в этом ручейке, и ты станешь красивее, чем был раньше.
Петр прыгнул в ручей, нырнул и вышел оттуда краше красной девицы.
— Ну, шуринок, я не так благодарен тебе за деньги, как за то, что ты сделал меня таким красавцем. Теперь Линка меня полюбит.
На радостях он крепко обнял черта, и оба полетели в большой город, где Петр накупил себе прекрасной одежды, колясок, коней, нанял слуг и будто какой принц вернулся к невесте.
Был канун свадьбы. Невеста ходила по комнате словно тень и со страхом поглядывала, не идет ли жених. Сестры высунулись из окна, говорили свои безбожные речи и ждали, когда жених привезет приданое. Тут показался ряд возов, коней и людей, а впереди
прекрасная карета, в которой сидел нарядно одетый юноша. Он выскочил из кареты, взбежал наверх и, когда вошел в комнату, сразу взял Ангелину за руку и стал просить у нее прощения за то, что так долго ее мучил и показывался ей в таком отвратительном виде.
— Но теперь я с еще большей радостью назову тебя своей женой, потому что знаю, какая ты добрая.
О том, что Ангелине красивый жених понравился и что она не отказала ему теперь в поцелуе, я могу не писать, каждый сам об этом догадается.
Сестры стояли у окна как вкопанные.
Вдруг кто-то сзади схватил их; они вздрогнули, оглянулись и увидели черта.
— Только не бойтесь, очаровательные невесты, ведь я не какой-нибудь бродяга, я сам князь. Не говорил ли я тебе, Петр, что ты станешь моим шурином?! Видишь, теперь за одну я получу двух!
Так сказал князь из ада и исчез с нечестивыми сестрами.
Петр стал хорошим, богатым князем, а Ангелина — матерью своим подданным.
Перевод Л.Толстой
|
|
